Вот живут Кутх и Мити. Кутх никуда не ходит, вечно дома сидит. Вдруг Кутх сказал:
— Мити! Пойду-ка я проветрюсь. Далеко не пойду, тут похожу.
— Иди. Да смотри там, не озорничай нигде!
— Не буду, Мити!
Вот Кутх надел кухляночку, пояском подпоясался и пошел. Идет. Видит: у себя во дворе старая бабушка-мышка сидит.
— Здорово, бабка!
— Здорово, Кутх! Куда это ты идешь?
— Да так, проветриваюсь.
— Садись. У тебя дети есть?
— Нету, бабка. Дочерей нет, сын один. Мы с Мити вдвоем живем.
Кутх бабке ничего про детей не сказал. Бабка говорит:
— Зайди, что ли, почаевничаем.
— Э, давай пойдем, почаевничаем!
Вошли. Бабка сразу сказала своим внучатам-мышатам:
— Ну-ка, накормите его чем-нибудь соленым, чтобы пить захотел, а воду спрячьте.
Стал Кутх есть, хорошо наелся. Говорит:
— Теперь чай вскипятите!
— Нечем, дедушка, печку топить, дрова сырые.
Тут в доме очень темно стало. Кутх удивился:
— Что такое? Только что светло было.
— Да ведь солнце-то зашло. Куда ты в темноте пойдешь, ложись тут. Скоро и чайник вскипит.
Лег Кутх, и мыши все улеглись, а бабка не спит. У Кутха в горле першит, спать невозможно, вся душа у него высохла. Встал он, начал воду искать — ничего не нашел. А все равно крепится, не признается, что у него дочери есть. Еще хуже ему стало, в горле прямо огнем горит. Кутх запел:
— Уж ты, Синаневт, чу-уманами воду таска-аешь!
А мышиха уши широко растопырила: одна девка есть. Тут Кутх снова запел:
— Ух ты, Ань-оракльнавт, ве-едрами воду таска-аешь! Вот бы я попил!
Мышиха снова уши растопырила: вторую дочку выдал. Кутх опять запел:
— У-уж ты, Мро-рот, сейчас, верно, во-оду в чу-уман наливаешь!
Мышиха еще внимательнее слушает: вот и третья девка есть. Тут Кутх тихонечко говорит:
— Ну, а Няа, последнюю мою, ни за что не выдам.
Терпел, терпел, нет больше сил терпеть — так пить хочется! Начал потихонечку напевать:
— Няа, моя маленькая, на-аверное, в воду смотрится, как в зеркало-о!
Тут мышиха встала и говорит:
— Тебе, наверное, пить очень хочется, на вот, пей!
Кутх первую кружку проглотил, даже ничего не почувствовал. Мышиха спрашивает:
— Наверное, у тебя дети есть?
— Да, есть у меня дети. Четверо.
— Пускай мой сын на твоей младшей дочери женится.
— Э, пусть женится, — говорит Кутх. — Теперь давай-ка, чаек покрепче завари, очень хорошо почаевничаем.
— Ладно, дедушка!
Кутх говорит:
— Только я сначала уйду от вас, а вы потом приходите. Да только не говорите, что я у вас был.
— Я тебя не выдам, — говорит бабка-мышиха.
Вот Кутх напился чаю, ушел. Пришел домой.
— Уже пришел? — спрашивает Мити.
— Пришел, прекрасно проветрился.
— Садись, ешь!
— Не буду, что-то мне нездоровится. Лучше полежу. Вы уж меня не трогайте. Кто бы ни пришел — все равно не трогайте. Очень сильно я хвораю.
Тут Няа в дом вошла, говорит:
— Мама, мышей очень много сюда идет, нагружены чем-то, что-то на нарточке тащат.
Услышал это Кутх, сразу застонал:
— О-о, Мити, голову мне обвяжи! Вот тут посередке раскалывается, наверное, совсем расколется!
— Ты чего это, Кутх?
— Правда, Мити. Никого ко мне не впускай!
Пришли мыши, принесли всякого запасу. Дают Мити, та и говорит:
— Чего это вы мне столько притащили?
А Кутх в доме криком кричит. Мыши спрашивают;:
— Кто это, Мити, у вас в доме вопит?
— Да Кутх что-то расхворался, голова у него раскалывается.
— Ой, что ты, Мити? Он у нас только что был, чай пил, поел хорошо.
— Так он у вас был?
— Да, был. Мы вот и пришли. Он нам свою дочку обещал. Ваша маленькая Няа нам очень подходит. Хорошая жена моему сыну будет.
Мити где стояла, там и упала. Вошла в дом:
— Вставай, паршивец! Как только из дому выйдешь, всегда чего-нибудь натворишь!
— О-ой, Мити, совсем голова болит.
— Вставай, обжора! Никак налопаться не можешь. Мою маленькую дочку за один чай отдал!
— Да уж, Мити, так пить хотелось, все нутро высохло!
— Заткнись, ненасытная утроба!
— Где же те мыши?
— Вон во дворе стоят.
— Пусть войдут!
Вошли мыши, принесли всяких вареных кореньев. А Кутху только того и надо:
— Мити! Мамка, садись, поешь корешочков!
Мити говорит:
— Сам жри, сам лопай, набивай брюхо!
Няа рыдает, на пол бросается, не хочет к мышам идти.
Кутх говорит:
— Не реви ты! Зато всякие корешки будешь есть, на пуховой постельке спать.
— Все равно не пойду к мышам, лучше буду на жесткой шкуре спать!
— Послушай меня, Няа. Не послушаешься — я тебе больше не отец!
Мать с сестричками плачут по ней, а Кутх знай себе корешки поедает. Тут мыши говорят:
— Давайте собирайте дочку, мы ее сейчас увезем!
Няа даже ногами пинается, не хочет идти. Все равно увезли ее мыши.
Утром мыши проснулись, говорят Няа:
— Пойдем с нами кимчигу принесем.
Пошли. Начали мыши из своего мышиного амбарчика кимчигу в зубах домой носить, а Няа стала собирать, как люди собирают: взяла тычку и начала ею землю тыкать. Где кимчига захрустит — там она весь мышиный амбарчик раскопает, кимчигу в кошель сложит. Побежали мыши к бабке жаловаться:
— Какая-то она непутевая. Тычет тычкой в землю, все наши амбарчики разрушает.
Бабка говорит:
— То-то я слышу, что-то в земле шуршит. Да и сама она какая-то чудная, на нас непохожая.
Пришла Няа, принесла кимчигу в кошеле. Сварила она кимчигу, а мыши не едят:
— Мы эту кимчигу есть не будем, ты ее без макарши сварила. Сама и ешь!
Стали спать укладываться. Мыши в свою пуховую постель залезли, а Няа себе шкурку постелила. Мыши злятся, ворчат:
— Вот наш брат придет, мы ему все расскажем про тебя. Зачем нам такая неумеха?
Утром бабка встала, говорит:
— Ну-ка, отведите ее в тундру, пусть по-мышиному кимчигу копает.
Пошли. Мыши начали копать кимчигу по-своему, а Няа опять стала палкой копать. Мыши уже половину амбарчика натаскали, а она все роется. Пришли мыши домой, снова стали жаловаться бабке:
— О-ой, бабушка, у нас головы сильно болят. Целый день она палкой в землю тычет и тычет, даже земля дрожит. Давай ее выгоним, все равно она ничего не умеет. Зачем нам такая? Все брату про нее расскажем.
А у Няа двое детей народились; мальчик и девочка. Бабка-мышиха вечером уселась, какой-то собачий хвост нашла, весь свалявшийся. И засунула потихоньку этот хвост к Няа в мешок, где ее пожитки хранились. Взяли мыши свой мешок, начали в нем рыться.
— У-у, бабушка, наш выдрин хвост пропал!
— Да что это вы!
— Правда, бабушка, правда.
А Няа ничего не знает, сидит, нитки сучит. Мыши к ней:
— Где твой мешок?
— На что вам?
Кинулись мыши, схватили мешок Няа, вытащили оттуда свой собачий хвост:
— Бабушка, вот наш выдрин хвост! Это она его украла!
— Все вы придумали! — говорит Няа.
Все на нее закричали:
— Воровка!
А Няа говорит:
— На что мне этот собачий хвост, что я, таких хвостов; что ли, не видала?
Все равно мыши ругают ее. Тут их брат пришел. Начали они ему жаловаться. Тот рассердился и выбросил Няа из дому. Пошла она куда глаза глядят. А дети остались. День и ночь кричат, мать ищут. Мыши снова стали ворчать:
— Эти-то чего день и ночь вопят!
Пришел брат. Стали мыши ему на детей жаловаться, снова рассердили его. Он и детей выкинул. Пошли маленькие ребятишки неведомо куда. Вдруг на какой-то плохонький домишко наткнулись.
— Давай, сестренка, будем тут жить.
Живут они, а мать с чердака на них смотрит. Утром ребятишки проснутся, выйдут во двор, мушек наловят, тем и питаются. А мать глядит на них с чердака, плачет, слезы на детей капают. Мальчик говорит:
— Сестричка, дождь! Идем в дом!
Много времени прошло. Легла Няа да навсегда и заснула. А уж те ребятишки подросли, начали везде бегать, пищу воровать, и у Кутха кое-что воровали. Кутх сказал:
— Что это еще за воришки к нам повадились! Как поймаю, даже вешать не буду — прямо так и задушу.
А ребятишки ходили, ходили — свою мать нашли.
— Это что такое? — спрашивают.
Стали они ее осматривать:
— Рот — это будет котел, уши — печки, можно огонь разжигать, а вот ноздри — отсюда будет дым выходить.
Потом увидели глаза.
— А эти озерца можно вытащить, мы из них мисочки сделаем.
Пошли снова воровать к Кутху. Вышел Кутх и погнался за ними. Убежали они, но он заметил, куда их следы идут. Вдруг увидел дымок. Прямо на дымок пошел. Видит — Няа лежит, с одного бока мальчик сидит, с другого — девочка. В ушах у Няа огоньки зажгли, мух поджаривают. Крикнул Кутх:
— Вы чего тут озорничаете?
Испугались ребятишки, убежали. Пошел Кутх домой, говорит жене:
— Мити! Про очень плохие дела тебе расскажу.
— Ну, чего там, Кутх?
— Няа наша там мертвая лежит. А какие-то ребятишки над ней издеваются, в ушах у нее огонь развели.
— Да ты что такое говоришь, Кутх? А ну-ка, я к бабке-шаманке сбегаю.
Сидит бабка-шаманка, сучит нитки. А нитка у нее все узлится да узлится.
— Э, что-то случилось. Кто-то вспомнил меня. Да уж, верно, Кутх опять чего-нибудь натворил.
Приходит Мити:
— Здравствуй, бабушка.
— Ну раз ты ко мне пришла, значит что-то случилось.
— Бабушка, что-то с моей Няа стряслось.
— Ну что ж, пойдем поглядим.
Пришли. Няа лежит, руки-ноги раскинула.
— Э-эх, ну ладно, попробую, — говорит бабка.
Взяла она водичку, заговорила ее:
— Няа, Няа, брось плохую жизнь!
Побрызгала на Няа водичкой. Смотрят — а Няа зевнула.
— Ну же, Няа! Что это с тобой? Будет спать, вставай! Возвращайся к жизни!
Встала Няа. Бабка, говорит ей:
— Это из-за отца с тобой такая беда вышла. Но больше у тебя никогда такой жизни не будет. Так тебе на роду написано. Эй, Унянясх, приведи сюда ее детишек!
Привели детей.
— Ну, теперь пойдем к Кутху.
Пришли к Кутху. Обрадовался Кутх: Няа вернулась. А на внучат очень разозлился:
— Что-то они очень на мышат похожи. Мордочки у них совсем мышиные. Ты, Няа, живи, а их мне не надо.
Какая же мать детей бросит? Вся душа изболится! Няа говорит:
— Я своих детей не брошу, пусть хоть какие они! Это ты мне такую жизнь устроил. Больше меня никогда не увидишь.
И Няа пропала куда-то. А Мити очень рассердилась на Кутха. Навсегда рассердилась. Ничего не стала для него делать и еду перестала готовить.
