Жил-был Мелик-Мамед. Он был такой искусный охотник, что стрелы были ему как родные братья. Только подымет он лук, а тетива сама поёт:
Дзинь-динь — готовься, стрела,
Дзинь-динь — догони, догони!
Поёт тетива, а стреле уже и догонять никого не надо, — звери и птицы от одной песенки замирают как завороженные.
В один из дней в доме Мелик-Мамеда случилась большая радость, — жена родила ему сына с золотым хохол
ком. Назвали его тоже — Мелик-Мамед.
Отец говорит:
— Пойду-ка я, жена, на охоту, — подстрелю для нашего сына какую-нибудь диковинку.
Только поднялся в горы, а на скале и впрямь диковинка — такая птица, что и в раю не найти.
Охотник подумал: «По такой птице стрелять, — только перья побьёшь. Лучше возьму её живьём».
Поднял Мелик-Мамед свой лук, чтобы заворожить птицу, а она точно смеётся над ним. Тетива дрожит и поёт:
Дзинъ-динь, — готовься, стрела,
Дзинь-динь, — догони, догони!
А разве догонишь, если птица прыгает с камня на камень и охотник еле-еле держится на уступе? Птица выше, и охотник выше. Она над расщелиной, и охотник за нею. Сорвался — и разбился насмерть. Птица вспорхнула и улетела.
Жена охотника погоревала, погоревала и решила: «Не дай аллах, чтобы и сын стал охотником!»
Решила так, и выбросила лук и стрелы в сад.
Маленький Мелик-Мамед подрастал и так и не знал, кем был отец, — целыми днями резвился в горах, да в лесу и думал только о том, чтобы никто не увидел его золотого хохолка.
Больше всего Мелик-Мамед любил зверей. Найдёт ежа и ласкает его, как самого мягонького котенка. Поймает сердитого хомяка и обучит его разным хитростям.
Ёж спрячется в траву, шуршит иголками.
— Хыр-хыр, — не спеши, не спеши!
А хомяк подымется на задние лапки, удивляется:
— Пиу… пиу… Почему? Почему?
Прямо хоть бери, да странствуй с ними по аулам, забавляй людей!
Однажды Мелик-Мамед привёл домой худого замученного осла. Караванщики забили его до полусмерти и хотели содрать с него шкуру, но до базара было далеко, а шкура изъедена оводами, вот его и бросили на дороге. Мелик-Мамед выходил осла молоком, кормил сладким инжиром, залечил его раны мягкими травами. Осёл привязался к Мелик-Мамеду, стал ладным да крепким и с тех пор служил своему новому хозяину, как добрый конь.
Мелик-Мамед едет на своём ослике, а люди вслед ему говорят:
— Этот Мелик-Мамед такой же, как и его отец! Бродит по горам, точно ему в родном ауле и дела нет!
Мелик-Мамед услыхал это и вернулся домой.
— Милая матушка, — спрашивает он, — кем был мой отец? Стыдно мне без дела жить. Я хочу перенять его ремесло.
Мать не хотела, чтобы сын стал охотником, и сказала:
— Твой отец был пахарем, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед попросил у соседа сошку-пуруц, впряг
своего осла и давай пахать. Борозды у Мелик-Мамеда получаются кривые, с огрехами, пуруц то зароется в землю, то подпрыгивает и, знай себе, скрипит да сердится:
Рип-скрип, — какой неуклюжий,
Рип-скрип, — все вкривь и вкось!
Люди проходят и смеются:
— Этот Мелик-Мамед — такой же, как и его отец. Бродил бы себе по горам, а наше дело — ему не дело!
Мелик-Мамед вернулся домой и снова допытывается:
— Милая матушка, кем был мой отец? Я хочу перенять его ремесло.
Мать не хотела, чтобы сын был охотником, и сказала:
— Твой отец был угольщиком, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед взял топор, пошёл в лес, нарубил веток,
свалил их в яму, поджёг, засыпал землёй, любуется, как клубится дым. Глядь, — а в дыму, прижатая ветками, задыхается живая зелёная змейка.
Мелик-Мамед разбросал землю, выручил змейку. Пока возился, ветки затрещали в огне, рассердились, запыхтели:
Ух-ух~х, — какой неумелый,
Ух-ух-х,—мы же сгорим!
Ветки сгорели, осталась одна зола, люди проходят и смеются, а Мелик-Мамед и не видит никого, и не слышит ничего — выходил-таки зелёную змейку.
Поблагодарила его змейка, юркнула в свою норку и сейчас же вернулась с колоском змеиного мятлика.
— Съешь, — говорит, — эту травку, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед съел и даже вздрогнул от удивления, —
столько на него нахлынуло сразу криков, шепотов, шума, слов, каких он до того и не знал.
— Ах, сорвите меня, сорвите меня! — шелестела трава под ногами Мелик-Мамеда. — Я веселю людей, я успокаиваю боль в пояснице.
— Что ты хвастаешься, огуречная травка, — крикнула с лесного болотца кувшинка, — я нужнее тебя, я помогаю человеку петь!
— Не болтайте глупостей, — зашумела лещина, — человек с золотым хохолком понимает нас.
— Чивик, чивик! — защебетали птицы. — Мелик-Мамед понимает язык птиц!
— Мелик-Мамед говорит по-звериному, — подхватили звери. — Мелик-Мамед теперь ближе к нам, чем его отец.
Мелик-Мамед поспешил домой, чтобы спросить у матери, кем был его отец, и вдруг натолкнулся в саду на старый отцовский лук. «Дзинь-дзинь», — зазвенела тетива.
Дзинъ-динъ,— готовься, стрела,
Дзинъ-динъ, — догони, догони!
Тут Мелик-Мамед сразу догадался, кем был его отец. Он схватил лук, нашёл стрелы и стал таким же искусным охотником, каким был и его отец. От одной песни тетивы его лука звери и птицы замирали, как завороженные.
Однажды Мелик-Мамед, подстрелив косулю, задел большое дерево, росшее на скале. Из раны закапал сок, и дерево зашелестело листьями:
— Ах, пропадает моё вино. Мелик-Мамед, собери его. Оказывается, из насечки, которую сделала стрела, тёк
густой сладкий мёд.
Мелик-Мамед привёл своего осла и набрал полные бурдюки мёда.
Когда Мелик-Мамед возвращался домой, над скалой вспорхнула удивительно красивая птица, — красивей всех самых красивых цветов на земле. «По такой птице и стрелять жалко, — подумал Мелик-Мамед, — возьму-ка её живой, понесу царю!»
Тронул Мелик-Мамед тетиву, и она запела:
Дзинъ-динъ, — готовься, стрела,
Дзинъ-динъ, — догони, догони!
Но красивую птицу не остановила эта песенка тетивы. Птица только вспорхнула над скалой и поднялась выше. Мелик-Мамед собрался было лезть за нею, а ослик сказал:
— Остановись, Мелик-Мамед! Так погиб твой отец. Лучше вылей мёд в ложбинку в скале, — птица подумает, что это родник, и завязнет.
Мелик-Мамед так и сделал. Спрятался за скалой, — поймал красивую птицу и поехал во дворец к царю.
— Великий падишах, — сказал Мелик-Мамед, — я привёз тебе волшебную птицу.
— Чем же она волшебная? — спросил падишах.
— В доме, где появляется эта птица, обязательно бывают свадьбы.
— Какое же это волшебство, — рассмеялись везиры падишаха, — в царском доме и так будут свадьбы — у падишаха три дочери.
Падишах всё-таки принял птицу и спросил:
— Чем же мне отблагодарить тебя, охотник, за твой подарок?
— Назначь меня служить тебе, падишах, — сказал Мелик-Мамед.
На Мелик-Мамеде была пастушья шапка, скрывавшая золотой хохолок, он сидел на простом осле, а не на дорогом коне, и везиры стали издеваться над Мелик-Мамедом.
— Ослиный наездник хочет стать князем, — смеялись они. — Пастушьей шапке надоело жить в хлеву.
Падишаху стало жалко Мелик-Мамеда, и он назначил его хранителем своих овец.
В то лето над страной кружилось знойное марево и овцы падали всюду, как от моровой язвы. Мелик-Мамед вывел отары падишаха на пастбище, а травы закричали ему:
— Мы — ядовитые, человек с золотым хохолком. Угони подальше своих овец!
Мелик-Мамед выбрал пастбище, которое ему подсказали травы, и овцы падишаха остались живы, а овцы всех везиров падишаха — пали.
Падишах наградил Мелик-Мамеда и велел дочерям по очереди носить ему еду и питьё с царского стола.
Младшая дочь падишаха заметила однажды золотой хохолок Мелик-Мамеда и полюбила юношу.
Осенью наступала пора, которой служила волшебная птица. В том краю, где правил падишах, существовал обычай, что девушки выбирали себе женихов. В кого девушка кинет лесное яблоко, тот и становится её мужем.
Старшая дочь царя кинула яблоко в заезжего королевича, средняя в главного везира, а младшая спрятала своё яблоко за платье и ушла во дворец.
— Почему ты нарушаешь обычай, дочь моя? — спросил падишах.
— А почему только везиры и ханы явились сегодня к нашему празднику? — сказала дочь падишаха.
Падишах велел позвать купцов, кадиев и писцов, но младшая дочь снова ушла во дворец.
Тогда были вызваны мастера, пахари, овцеводы, и младшая дочь падишаха бросила лесное яблоко в Мелик-Мамеда.
Везиры стали смеяться над ослиным всадником, а падишах рассердился и выгнал дочь из дворца. Она ушла к Мелик-Мамеду в его пастушью сторожку. Мелик-Мамед ходил для неё на охоту, рассказывал ей, о чём говорят травы, звери и птицы; они служили молодым, и не было на свете людей счастливей, чем Мелик-Мамед и его жена.
Тем временем над страной падишаха собиралась гроза. Давний враг падишаха окружил его крепости и разбил его войска. Везиры уже готовились перейти к врагу, а сам падишах приехал ночью к хранителю своих овец и попросил спрятать его.
Мелик-Мамед вышел в поле и сказал травам, чтобы они позвали ему на помощь зверей и птиц.
Звери и птицы сделали Мелик-Мамеда в тысячу раз сильнее, чем он был раньше. И когда вражеские войска утром подступили к дворцу падишаха, Мелик-Мамед поднял свой лук и натянул тетиву. Она задрожала и запела как никогда громко:
Дзинъ-динъ, — готовься, стрела,
Дзинь-динь, — догони, догони!
Впрочем, стрелам и не нужно было догонять обратившихся в бегство чужеземцев. Трава делала скользкой их обувь, а звери и птицы преследовали врагов Мелик-Мамеда, пока они все не исчезли.
Падишаху стало стыдно, что он так несправедливо относился к Мелик-Мамеду, он казнил изменников-везиров, а когда увидел на голове Мелик Мамеда золотой хохолок, предложил ему своё падишахство. Мелик-Мамед отказался. Зачем, в самом деле, быть повелителем над людьми тому, кому принадлежит власть над травами, птицами и зверями?
