Жил-был в старину один датский король. А как звали короля — никто теперь уже и не помнит. Сказывают только — была у того короля одна-единственная дочка.
Всем взяла молодая принцесса — и умом, и красотой, и добрым нравом. Только вот беда: печальней ее на всем свете не было. Не засмеется, бывало, принцесса, не улыбнется даже — что хочешь делай!
День-деньской плачет да горюет, хмурится да куксится. Так и прозвали ее — принцесса Кукса.
Сам-то король был человек веселый. Однако, глядя на дочь, и он сам не свой стал: брюзжит, ворчит, все-то не по нем. И то сказать: детей у него — одна дочка. Значит, ей и королевой после него быть. А как ей государство доверить, когда она только и умеет, что плакать да вздыхать. Не ровен час — и вовсе от печали умрет!
Испугался король и объявил: «Всякий, кто рассмешит принцессу, получит ее в жены и полкоролевства в придачу».
Отыскалось тут немало охотников счастья попытать. Как только не потешали они королевскую дочь, как не веселили! И притчи сказывали, и загадки загадывали, и пели, и плясали. А все зря! Принцесса и не улыбнется. Так и отъезжали все женихи со двора не солоно хлебавши.
До того нагляделся король на эти потехи, до того наслушался разных шуток-прибауток, что ни видеть, ни слышать их больше не мог. А пуще всего надоела ему родная дочка. Как ни веселили ее, как ни потешали, она все плакала да куксилась.
И вот, чтоб поменьше докучали ему бесталанные женихи, издал король новый указ:
«Всякий, кто рассмешит принцессу, получит ее в жены и полкоролевства в придачу. А не рассмешит — горе ему! Окунут его в смолу, вываляют в перьях и прогонят с позором со двора».
Женихов сразу поубавилось. А принцесса как была, так и осталась Кукса.
Жил в той самой стране один человек, и было у него три сына: Педер, Палле и Еспер, по прозвищу Настырный.
Жили они в глуши, так что немалый срок прошел, покуда они про королевский указ прослышали.
Смекнули тут братья разом: «Счастье само нам в руки идет. Всего-то и дела — принцессу рассмешить!»
«Уж я-то в забавах толк знаю»,- подумал Педер и тут же собрался счастья попытать. Дала ему мать на дорогу котомку со всякой снедью, а отец — кошелек с далерами.
Идет Педер путем-дорогою, а как дошел до курганов Ос, что меж Северным морем и Лимфьордом, глядь — идет навстречу ему старушка, бедная, в лохмотьях, саночки за собой волочит.
— Здравствуй, добрый человек! — говорит старушка.-Не подашь ли хлебца да скиллинг на бедность?
— Ишь чего захотела старая карга! — обозлился Педер.- Хлеба и денег у меня самого в обрез, а путь еще неблизкий!
— Не будет тебе пути! — молвила старушка.
Махнул Педер рукой на старушкины речи.
«Пусть ее, старая ведьма, болтает!» — подумал они
Шел Педер, шел, близко ли, далеко ли, пришел наконви на королевский двор и говорит:
— Зовут меня — Педер, и хочу я принцессу рассмешить.
Введи его в,королевские покои, стал он королю и ее дочке свое искусство показывать. А умел Педер самые пив тешные на свете песни петь. Крепко он на них надеялся, кие гда в замок шел. Пел он теперь эти песни, пел одну за дркуу гой. А толку — ни на грош! Хоть бы улыбнулась принцесса. Окунули тут Педера в смолу, вываляли в перьях и прогнааив с позором с королевского двора.
Добрую четверть постного масла извела мать, покуда смолу с Педера смыла.
«Педеру не повезло, авось Палле счастье улыбнется» — решили старики.
Собрали они Палле в дорогу. Дала ему мать котомку со снедью, а отец — кошелек с далерами. Отправился и он в путь-дорогу, и ему у курганов старушка с саночками поввстречалась.
— Здравствуй, добрый человек! — говорит старушка.
Не подашь ли хлебца да скиллинг на бедность?
Но и Палле отговорился и ничего ей не дал.
— Не будет тебе пути! — молвила старушка.
Махнул рукой на старушкины речи Палле.
«Пусть ее, старая ведьма, болтает» — подумал он.
Шел Палле, шел, близко ли, далеко ли, пришел наконяв на королевский двор и говорит:
— Зовут меня Палле, и хочу я принцессу рассмешите
Ввели его в королевские покои, стал он королю и ее дочке свое искусство показывать. А умел Палле самые гам тешные небылицы плести. Плетет он, бывало, свои небылям цы, плетет, все кругом, со смеху помирают. Вот и теперь, кия стал он сказывать, сам хохочет, король хохочет, а принцессе только от скуки позевывает.
Отпотчевали тут Палле так же, как и Педера: окунули в смолу, вываляли в перьях, и вернулся он домой — глядеть жалко.
А Есперу хоть бы что! Не боится он, что и его участь постигнет. Заладил одно:
— Пойду на королевский двор принцессу смешить!
— Эх, дурень ты горемычный! — сказали отец с матерью. — Неужто, по-твоему, ты удачливее братьев? Куда тебе до них! И песни они поют, и небылицы плетут. А с тобой — один грех! Ничего-то ты не умеешь, только на потеху себя выставишь!
— Этого-то мне и надо! — обрадовался Еспер.
Отговаривали его старики по-всякому, только Еспер знай свое твердит:
— Пойду на королевский двор принцессу смешить!
Махнул рукой на старушкины речи Палле.
«Пусть ее, старая ведьма, болтает, — подумал он.
Шел Палле, шел, близко ли, далеко ли, пришел наконяв на королевский двор и говорит:
— Зовут меня Палле, и хочу я принцессу рассмешить.
Ввели его в королевские покои, стал он королю и ее дочке свое искусство показывать. А умел Палле самые гам тешные небылицы плести. Плетет он, бывало, свои небылям цы, плетет, все кругом, со смеху помирают. Вот и теперь, кия стал он сказывать, сам хохочет, король хохочет, а принцессе* только от скуки позевывает.
Отпотчевали тут Палле так же, как и Педера: окунули» в смолу, вываляли в перьях, и вернулся -он домой — глядесгЦ жалко.
А Есперу хоть бы что! Не боится он, что и его участь постигнет. Заладил одно:
— Пойду на королевский двор принцессу смешить!
— Эх, дурень ты горемычный! — сказали отец с матерью.- Неужто, по-твоему, ты удачливее братьев? Куда тебе до них! И песни они поют, и небылицы плетут. А с тобой — один грех! Ничего-то ты не умеешь, только на потеху себя выставишь!
— Этого-то мне и надо! — обрадовался Еспер.
Отговаривали его старики по-всякому, только Еспер знай свое твердит:
— Пойду на королевский двор принцессу смешить!
Скажешь: «Тпр-ру!» — они и станут. А тронет кто санки, птичка встрепенется и закричит: «Чик-чирик! Чик-чирик!» Прикажешь: «Держи крепче!» — и кто бы ни был в санках — не оторваться ему от них, покуда не скажешь: «Отпусти!» Приглядывай хорошенько за санками, чтоб их никто у тебя не украл. Уж с ними-то наверняка ждет тебя удача!
— Спасибо, бабушка, за подарекюЬ-поблагодарил Еспер старушку, уселся в санки — и крикнул: — Чик-чиришь, пташка!
Понеслись тут санки-самоходы по проселочной дороге словно мчала их пара лихих коней. Глядят люди вслед, ди_ вятся — не надивятся. А Есперу будто и дела нет, будто и не привыкать ему так ездить.
Мчатся санки по проселочной дороге, не останавливает их Еспер. Лишь поздно вечером повернул он на постоялый двор — ночевать. Санки взял с собой в горницу, привязал их крепко-накрепко к постели. Санки-то резвые да скорые, того и гляди, сбегут!
Люди на постоялом дворе видели, как лихо подкатил Еспер к воротам, и долго удивлялись такому чуду. Но пуще всех разобрало любопытство трех служанок.
Очень уж хотелось им самоходные санки разглядеть. И вот ночью, только Еспер заснул, встает одна из служанок и тихонько в горницу пробирается. Подкралась она к санкам, нащупала их, и тут:
— Чик-чирик! Чик-чирик! — встрепенулась и закричала птичка. Вмиг проснулся Еспер и приказывает:
— Держи крепче!
И вот уже служанке от санок не оторваться. Стоит, с места двинуться не может. А Еспер перевернулся на бок и опять заснул.
Немного погодя прокралась в горницу другая служанка и то лее — хвать санки!
— Чик-чирик! Чик-чирик! — крикнула птичка. Проснулся Еспер и приказывает:
— Держи крепче!
И вот уже вторая служанка с места двинуться не может. А Еспер перевернулся на бок и^снова заснул.
Служанки на постоялом дворе были одна другой любопытней. Под конец и третья служанка не выдержала, прокралась в горницу и тоже — хвать санки.
— Чик-чирик! Чик-чирик! — крикнула птичка. Проснулся Еспер и приказывает:
— Держи крепче!
Стоят все три служанки, с места двинуться не могут.
Спозаранку, покуда на постоялом дворе еще не проснулись, выволок Еспер санки на дорогу. И пришлось служанкам, хочешь не хочешь, следом тащиться, а они в одних ночных рубахах!
— Чик-чирик, птичка!
И покатили санки по проселочной дороге, а горемычные служанки бегут что есть духу следом. Щеки у них от стыда пылают, слезы градом катятся: в одних рубахах при всем честном народе предстали.
Ехал Еспер, ехал, попадается ему по дороге церковь. А пастор с пономарем как раз идут туда службу отправлять.
Увидели они чудной поезд, крестятся!
Эй вы, бесстыжие! Бегаете за парнем, да еще в одних рубахах!-крикнул пастор служанкам.
Схватил он за руку ту, что позади всех бежала, и тянет ее прочь.
Но не тут-то было!
— Чик-чирик! Чик-чирик! — крикнула птичка.
— Держи крепче! — приказал Еспер.
И уж не разжать пастору руки. Пришлось ему следом за служанками бежать.
— Господи, помилуй нас! Ваше преподобие! — заорал пономарь. — Куда вы? Да и не пристало в ваши лета да привашем-то сане за молодыми служанками гоняться!
Подбегает пономарь к санкам и хватается за пасторскую ризу.
— Чик-чирик! Чик-чирик! — крикнула птичка.
— Держи крепче! — приказал Еспер.
Пришлось и пономарю вместе со всеми по дороге бежать.
Подъехали санки к кузнице. Кузнец только-только лошадь подковал и в правой руке еще кузнечные клещи держит, а в левой у него — пучок сена, которым он лошадь подкармливал.
Мчатся мимо санки, полощется по ветру пола Пономаревой рясы. А кузнец был малый веселый. Как увидел самоходный поезд, захохотал во всю глотку и цап клещами пономаря за полу.
— Чик-чирик! Чик-чирик! — крикнула птичка.
— Держи крепче! — приказал Еспер.
Пришлось и кузнецу бегом за пономарем пуститься, а пучок сена за ним следом волочится.
Летят санки по дороге, навстречу им — гусиное стадо. Увидали гуси сено, крылья распустили, бегут к санкам, с ноги на ногу переваливаются, и ну сено щипать.
— Чик-чирик! Чик-чирик! — крикнула птичка.
Пришлось и гусям от других не отставать; сколько ни шипели, сколько ни гоготали — толку мало. Бегут следом, с ноги на ногу переваливаются.
Долго ли, коротко ли ехали, а подъехал санный поездк королевскому двору. Завернул туда Еспер со всей своей свитой.
Трижды объехал потешный поезд вокруг замка. Что тут было! Шум на всю округу!
Служанки в одних рубахах голосят что есть мочи; пастор в полном облачении молится и стонет; пономарь не своим голосом воет и ревет; кузнец хохочет и чертыхается; гуси гогочут и шипят.
На шум сбежалась вся челядь из замка, пришлось и королю с принцессой выйти поглядеть на Еспера со свитой. Ну и хохотал король, даже икать стал. А как взглянул на дочку — глазам не верит, хохочет принцесса Кукса, да так, что слезы у нее по щекам градом катятся.
— Тпр-ру! — приказал Еспер, и санки-самоходы стали.
— Отпусти! — снова приказал Еспер Настырный.
Пустились тут бежать без оглядки гуси и кузнец, пономарь и пастор, а под конец — все три служанки.
Взбежал Еспер к принцессе на крыльцо и говорит:
— Ага, рассмешил я тебя! Теперь ты моя!
Вот так и взял себе в жены Еспер, по прозвищу Настырный, принцессу Куксу да еще полкоролевства в придачу получил. А после смерти старого короля досталось ему и все королевство.
